«… Я не жалею ни о чём!»

Премьера спектакля «Piaf» состоялась 13 сентября 1996 года.

2-42

Имя Эдит Пиаф сегодня знают все. Маленькая, хрупкая француженка с неистовым характером стала одним из символов Франции ХХ века. Но, даже не зная её имени, я в возрасте бурнопионерском подвергалась смятению чувств от звуков её голоса, доносившегося из обыкновенного радиоприемника. О чем пела певица, я не знала, но буря в душе, поднимаемая её песнями, не проходила подолгу.

В течение жизни судьба дарила мне моменты, когда я снова вспоминала о том, что была такая певица, что есть песни, сравнимые со стихийным бедствием по силе эмоций и страстей.

В семидесятые годы у меня даже появилась пластинка с песнями Пиаф. Зайдя однажды к знакомой, я увидела сидящего на полу ребенка, вокруг которого были рассыпаны виниловые диски. Один из них хранил в себе голос, дыхание и боль Эдит.

- Это же Пиаф! – воскликнула я, на что знакомая подняла пластинку и протянула её мне. Почерканный, заезженный, он все равно заставлял волноваться, трепетать…

В конце восьмидесятых подруга подарила мне на день рождения книгу Симоны Берто «Эдит Пиаф». На мой взгляд, это была жертва сродни подвигу – расстаться с такой книгой! Я не понимала, как можно?! Но мысль написать пьесу пришла не мне.

Как-то Алла Семенова рассказывала о том, как у нее брали очередное интервью и как на вопрос, какую роль ей хотелось бы сыграть, она ответила:

– Что-то совершенно противоположное тем русским девушкам, которых уже сыграно достаточно, к примеру – Пиаф!

Железкин тут же подхватил: «Татьяна Петровна напишет пьесу, Татьяна Ивановна оформит спектакль, я поставлю, а Алла сыграет».

Так легкое, вовремя сказанное слово заставило задуматься всерьез и надолго. Тогда я не знала, что немного раньше эта идея уже обсуждалась. На пароходе «Иван Тургенев», в Нижнем Новгороде, за ресторанным столиком, как когда-то Станиславский с Немировичем-Данченко в Славянском базаре придумали создать МХАТ, так Алла Семенова, Татьяна Терещенко и Станислав Железкин вели разговор о возможности постановки спектакля о Пиаф.

Так, неожиданно для себя, я оказалась «в упряжке», и началась работа, которая шла параллельно. Татьяна Ивановна Терещенко создавала свой спектакль о Пиаф – из образов, метафор, сочетания цветов, подбора точных символов.

Я собирала материал и пребывала в поисках сценарного хода и основной темы жизни этой не ладившей даже с собой француженки. При обсуждении замысла Станислав Федорович сказал, что это должен быть по сути монолог Пиаф. Молодежь (наши артисты тогда учились на втором курсе института) – в роли «свиты», окружения Пиаф.

Весной состоялся художественный совет по приемке эскизов к спектаклю «Piaf». Было ощущение, что никакие слова здесь уже не нужны: надо включить песни Пиаф и демонстрировать все, что напридумывала Татьяна Ивановна. Талантливый художник, она в художественном решении спектакля всегда продумывает режиссерский ход, варианты ходов!

Железкин приехал в августе. Пьеса была готова, но даже не была напечатана, так как я предполагала, что где-то надо будет переписать, что-то переделать, что-то добавить. Я очень хорошо помню, как мы собрались в гримерке, и я, с пересохшим ртом и застревающими в горле словами, с жутким страхом внутри, читала пьесу. Когда я перелистнула последнюю страницу, Станислав Федорович после короткой паузы, с некоторым смятением, произнес: «Я не знаю, как я буду соединять оформление и пьесу, но это потрясающе!»

Печатать пьесу не было времени, а потому рукопись размножили на ксероксе. Каждый экземпляр я подшила и отдала артистам.

Спустя несколько лет театр посетила японская делегация. Они смотрели «Piaf» и в конце спектакля аплодировали стоя, но не вразброд и даже не просто ритмично, они отбивали особый ритм, который остальные зрители уловили и подхватили. Чуть позже в общении с нами они научили нас отбивать этот ритм и пояснили, что в Японии так аплодируют лишь в знак высшей признательности. Зайдя в литературную часть, они почему-то попросили показать пьесу, и я достала из шкафа темные, засвеченные ксероксом и с пометками артистов рукописные экземпляры. Избалованные техническим прогрессом японцы были очень удивлены: почему пьеса написана от руки? Я пожала плечами, объяснив, что у меня нет машинки, на что кто-то из гостей произнес: «Russian Shakespeare»! А остальные захлопали в ладоши.

2-44

Но это было позже, а в 96-м году начиналась работа, от которой у всех захватывало дух. Когда в зал принесли материальную часть спектакля, она заполнила всю сцену и весь зрительный зал. Реквизит лежал на креслах, стоял в проходе, перед сценой и на сцене. Даже на то, чтобы продемонстрировать все, что придумал художник и сделали бутафоры, понадобилось бы очень много времени. Конечно, в процессе от чего-то пришлось отказаться, но все равно осталось огромное количество реквизита, с которым артистам пришлось учиться работать, вовремя менять, правильно использовать, а главное, как тогда казалось, запомнить: что, когда и куда!

У артистов до сих пор в памяти осталось ощущение восторга от репетиций, когда внутри бурлит все. Репетиции действительно проходили с большим подъемом, об усталости никто не заикался.

Застольный период у Железкина практически отсутствует, а потому актеры начинали сразу на сцене. Они даже не представляли, как красивы и искренни они были даже на репетициях. Каждая репетиция заканчивалась аплодисментами – все аплодировали друг другу, в знак благодарности. А порой Станислав Федорович объявлял перерыв, потому что у самого подступал к горлу комок, а глаза застилали слезы. И в этот момент он взрывался, протестуя против своей неуправляемой природы: «Все, хватит, перерыв»! Во время перерыва в театре наступала относительная тишина, а в самых неожиданных местах можно было наткнуться на «замертво» упавших, отдыхающих телом, но с активно работающим мозгом артистов. Кто-то повторял слова, кто-то мысленно «прокручивал» пройденную недавно сцену.

Все мои ремарки режиссер сделал прямой речью, иногда просил дописать несколько фраз, но больших изменений пьеса не претерпела. Очень точно подобранный музыкальный ряд волновал неимоверно. Завмуз Елена Летягина пропускала через себя не только музыку, но так проникалась игрой артистов, что, сидя за пультом, порой обливалась слезами, забыв, что находится на «работе»… Спектакль был сделан за две недели, но все эти годы он продолжал набирать силу.

Я помню, с каким волнением все ждали распределения ролей, а когда они были распределены, к Станиславу Федоровичу еще долго подходили с просьбой взять в спектакль кем угодно: реквизитором, помощником режиссера. Но Железкин, любимый всеми, всегда умеет стоять на своем. Он понимал: чем меньше людей занято в спектакле, тем дольше он будет жить.

Окружение Пиаф: ее друзья, любовники, полицейские, зрители и поклонники обозначены в пьесе несколькими репликами, и было удивительно услышать о том, что небольшой эпизод, где за репликами стоит реальное лицо, воспринимался, как настоящая роль, к которой актриса трепетно и тщательно готовилась. Да и все остальные роли тоже небольшие, но все они оттеняют образ Пиаф, помогают раскрыть его, а, следовательно, важны не менее роли маленького парижского воробышка.

Не является секретом то, как трудно приходилось исполнительнице главной роли – Алле Семеновой, она была в этом спектакле единственной актрисой, имеющей опыт, уже имеющей звание заслуженной артистки России, остальные только начинали свою артистическую карьеру. Но однажды после спектакля, Алла сказала: «Сегодня я почувствовала, что вокруг меня сила, я ощутила плечи, на которые могу опереться, мне не дадут упасть».

Отношение к спектаклю не изменилось за эти годы. Не потерялся интерес к спектаклю, внутренний потенциал не иссяк, скорее наоборот, он увеличивается, что и заставляет режиссера, Станислава Федровича Железкина, время от времени удивляться. Помню, как после перерыва длиной около двух лет он увидел «Piaf» и был потрясен. Он вышел из зала в смятении, я, увидев его, перепугалась, подумав о том, что спектакль «запороли», но Станислав Федорович сказал только одну фразу: «Ни один мой спектакль не вырастал настолько». С этим спектаклем связано довольно много историй – он много ездил, его смотрели в Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Паневежисе, Кишинёве… И каждый раз, возвращаясь с гастролей, артисты рассказывают какую-нибудь интересную историю, связанную со спектаклем.

Конечно, основная нагрузка в спектакле лежит на Алле. Зрители не видят обратную сторону спектакля – переодеваний и подготовки реквизита. Во время спектакля артисты собраны, сосредоточены, здесь невозможно поддаться эмоциям и переживаниям, ведь, кроме всего прочего, есть куклы, предметы, с которыми нужно работать чётко, эффектно, сочетая свои действия с внутренним темпо-ритмом, с музыкальным сопровождением. Кроме сердца очень чётко должна работать голова, руки, ноги. Спектакль идёт один час восемнадцать минут. Так когда-то рассчитал режиссёр:

– Ни минутой больше, ни минутой меньше!

Спустя годы, спектакль по-прежнему идёт 78 минут. Выдохнуть артисты могут только после зрительских аплодисментов. И Алла после спектакля, выжатая, как лимон, сидит в курилке с сигаретой, собираясь с силами, чтобы переодеться и отправиться домой.

« Я никогда не знаю, как относиться к тому, что зрители говорят: «Как вы тратитесь! Сколько же вам нужно времени, чтобы восстановиться?» Я не знаю, хорошо это или плохо. На сцене мы работаем. Да, это жизнь, но все равно это управляемый процесс. От чего тяжесть у зрителя: от моей игры или от судьбы, о которой мы говорим? Как к этому относиться?» для актрисы это тоже нерешённый вопрос.

Мне кажется, когда у зрителя возникают подобные вопросы, это означает, что он не просто сопереживает во время спектакля: в этом случае, на мой взгляд, происходит признание актерской профессии, осознание того, что труд артиста – это не мед и не всегда праздник. И о каком вообще празднике может идти речь, если артисту приходится ради роли делать то, что ему не свойственно, не нравится. Приходится ломать себя, чтобы не «заштамповаться», не повториться, уже не говоря о том, что приходится обнажать душу… Стихи-посвящение Алле родились у меня не случайно:

Шаг на сцену, дыхание сбилось-

Временные коварны скачки.

К вам – Пиаф! Это вам и не снилось!

В кураже, на удачу, на милость,

Из Парижа в Курган явилась,

Чтобы лопнуло сердце в клочки…

Чтоб гортанным звучаньем наполнить

Наши души и наши сердца,

– Жизнь не в розовом свете, запомните!

А у горя – 103 лица!

А финал? Он приходит нежданно,

Потому – веселись, кути!

Мать Тереза, Святая Анна,

Дайте мне, хоть щепотку любви!

…Ни о чём, ни о чём не жалею,

И опять я всю ночь напролёт

С ней за счастьем гонюсь, как умею,

Чтоб сейчас и чуть-чуть наперёд.

В катастрофах почти умираю,

Заклиная её: «Живи!»

Вместе с нею и я воскресаю,

Уцепившись за лучик любви.

Ив! Марсель? Поль? Конечно же, Тео!

Он, мы знаем, умеет любить!..

Но окончен спектакль… Алла, где Вы?

Без дыханья, без сил, на пределе…

А душа над Парижем летит.

Театр – живой организм: кто-то уходит, кто-то приходит. Происходили замены и в «Piaf», но это единственный спектакль, в котором сохранились традиции и ритуал, заведённые в самом начале. Сохранился трепет, волнение. Спектакль не успел надоесть, рассыпаться. Однажды театр приехал с этим спектаклем в Мытищи, к Железкину, где уже работал Алексей Евдокимов, который играл в «Piaf» в первом составе, а теперь смотрел спектакль, как зритель. Вот что об этом мне написала знакомая.

«Здравствуйте, дорогая Татьяна Петровна!

Спешу сообщить Вам о том, что Ваш спектакль «Piaf» мытищинский зритель принял на УРА! Мы безумно счастливы, что наш любимый «Гулливер» с нами, артисты очень волновались, но Семенова дала! Мы плакали и от спектакля, и от счастья, что он есть. Наталья Котлярова была в шоке, она не узнала своего мужа, за 25 лет совместной жизни она заново влюбилась в него.

На спектакле была народная артистка России Марта Цифринович она в восторге и ее мнение было очень важно, как для нас, так и для Железкина, и артистов театра. Но главное — мытищинский зритель встал и аплодировал стоя, такого не бывало давно, впервые наш зритель уходил довольный со спектакля гастролеров, это, конечно, самое приятное!.. »

Алексей, действительно, очень любил и этот спектакль, и свои роли в нём, ведь не зря же в одном из интервью Алла Семёнова сказала:

- Алёшку Евдокимова можно было носить на руках за его Тео, которого он подарил в спектакле «Piaf» и мне и зрителям.

Когда мы, подготовив спектакль, приглашали зрителей и прессу на общественный просмотр, мы видели снисходительные улыбки и понимали, что все, кто пришёл на первые спектакли, шли со страхом: а вдруг это далеко от совершенства, провинциально, неуклюже? Кто-то видел в роли Пиаф Нину Дробышеву и боялся сравнений… Все опасения были развеяны в пух и прах, а те, кто шёл с ними, смущаясь и всё же с восторгом говорили об этом и радовались нашему успеху. О спектакле много писала пресса, забыв о снисходительности и не делая скидок на то, что театр детский, что театр – кукол, мы как-то сразу резко выросли в глазах журналистов и наших взрослых зрителей.

«Судьба великой эстрадной певицы – ослепительная и жестокая сказка, спрессованная в полтора часа, вызвала на глазах многих зрителей искренние слёзы радости и сострадания. Спектакль задевает самые чувствительные струны вашей души, играет ими подобно смычку виртуоза, пробуждающего душу скрипки, дремавшей в пыльном шкафу». – Это Дмитрий Быков, журналист газеты «Курган и курганцы», о своих впечатлениях с презентации. И ещё один отзыв мне хочется привести полностью. Он тоже один из первых, только принадлежит замечательной драматической актрисе Лилии Винаковской, которая неплохо знала наш театр, работала на нашей сцене с замечательным моноспектаклем о любви Константина Симонова и Валентины Серовой, и, как многие, сомневалась, несмотря ни на что.

«… Прослужив много лет театру, повидав множество хороших и прекрасных спектаклей, с горечью стала спрашивать себя: «Ну что, Лилька, видимо, самое интересное уже позади? То ли театр стал не тот – не потрясает, то ли ты пообносилась эмоциями и уже не зажечь тебя, старую свечку..?» Все эти дурацкие размышления сгорели враз, когда почти месяц назад попала в «Гулливер» на премьеру «Piaf».

Шла туда с некоторой опаской: Алла Семёнова, конечно же, талантливая актриса, но она и Эдит Пиаф! Что у них общего? Даже внешне: высокая россиянка и хрупкая маленькая француженка…

От моих «высокопрофессиональных» прогнозов не осталось ничего, едва Пиаф-Семёнова вышла на сцену. Маленькая, хрупкая, завораживающе прекрасная в своём неистовстве, нежно лиричная и глубоко трагическая – она сразу же, с первых секунд, берёт зал в свои «цепкие руки» и не отпускает его до конца спектакля.

На спектакле «Piaf» вдохновение сцены мгновенно перебросилось в зал, зажгло души, сердца зрителей. Я поймала себя на том, что всё время вытираю глаза, мокрые от слёз. Слёзы не капают, а льются. Оглянулась на соседей – и у них на лицах потоп. И не только у женщин. Что это? Сочувствие трагической судьбе Эдит? Да нет же! – это блаженные слёзы восторга. Они дорогого стоят.

О «Piaf» уже написано несколько статей, зачем же пишу я, что нового скажу читателю? Не знаю… Но вот уже месяц не перестаю думать об этом чуде маленького театра, где собрались талантливые единомышленники. В «Гулливере» неуместно традиционное деление на творческий и технический состав, там все вместе создают удивительно тёплую, доброжелательную творческую ауру, в которой только и могут расцветать таланты. Их в театре много.

Это и автор пьесы, завлит не только по должности, но и по призванию, Татьяна Андреева.

Дивная Татьяна Терещенко, художник-постановщик, сумевшая крошечное пространство сцены превратить и в образ спектакля, и в образ судьбы героини, и в образ Парижа. Фантастика какая-то!

Режиссёр-постановщик Станислав Железкин, выстроивший спектакль так, что занятые в нём молодые неопытные актёры не только не мешают героине, но искренне и деликатно оттеняют её одиночество среди множества людей.

И, наконец, главная героиня… Хочу публично признаться: «Алла, я счастлива, что так «ошиблась». Спасибо за радость, за потрясение!

Театр «Гулливер», я люблю вас!» («Счастлива, что ошиблась», «Курган и курганцы», 10 октября, 1996 год).

Анализируя свои ощущения «тогда и сейчас», спустя много лет, все артисты и зрители приходят к выводу, что спектакль «Piaf» – сложный и глубокий по своим возможностям. За годы работы в спектакле, далёкая Пиаф стала для многих артистов – участников спектакля, более реальной, более земной, хотя и по-прежнему великой. Действительно феномен. Человека нет, а чувства живы, песни ее тревожат и по сей день. И голос маленького французского воробушка снова наполняет пространство театра какими-то особыми вибрациями.